Давным-давно, во времена косичек и колготок, когда я страдала от жуткого диатеза и не могла съесть лишнюю конфетку, мне чудом удалось выпросить у папы пачку печенья. Хотя это был единственный кондитерский продукт, который я терпеть не могла. Но, во-первых, поддерживала статус капризного ребенка, а во-вторых – ну уж очень пачка была красивая. С рожицами. И вот я уже с пачкой печенья еду на папиных плечах домой, забегаю в прихожую, мчусь к умывальнику помыть руки, даже надеваю тапочки (ведь момент торжественный), умоляю маму налить мне поскорее компота, сажусь за стол. Папа шуршит пакетиком, и вот... Дрожащей рукой я достаю из ароматного пакетика печенинку. Полуобломанная, с торчащим изюмом и злым выражением рожицы. Восторг чуть поутих. Я достаю вторую… Тоже самое. И так со слезами я потрошила всю пачку. Папа пообещал мне, что завтра сходит, накричит на продавца и купит другое печенье. Чуть успокоившись, я уснула.

Каждый день после садика мы с папой заходили в гастроном за новой порцией печенья. Ничего не менялось. Мне было так себя жаль.

Давясь от обиды, я бережно прятала печенинки до лучших времен. Наконец, я придумала, как отомстить всем злыдням. Я разжевывала эти недоброжелательные печенинки и, втиснувшись в толпу, плевала крошками на куртки взрослых, пока не была застукана папой за этим недостойным занятием. Чтобы не травмировать психику любимой дочери, папочка покупал пачку и втайне от меня выбирал все злые печенинки. Я радовалась, думала, что отомстила.

И вот мне уже 18. Я корреспондент местной газеты. Очередное задание – интервью с господином Н, директором кондитерской фабрики. Я заготовила добрый десяток вопросов, сделала серьезное лицо и отправилась на интервью. Первое, что предложил мне господин, – отведать кондитерский продукт, чтобы быть хоть чуть-чуть ближе к нему. Отведав печенья, которое с тех самых пор ни чуть не изменилось, я действительно стала ближе к директору. У нас как-то неожиданно случился роман.

Магическая сила печенья – подумала я тогда.

Спустя недели две мы поехали в город М. на кондитерскую фабрику.

Предприятие, конечно, уникальное. Я стала смотреть на людей и поняла, что я их всех давно знаю. Да-да. Это их лица я видела в детстве, когда доставала обломанные печенинки.

 

Главный управляющий фабрики Христолюбов появляется на работе раньше всех, в семь утра. Он похож на домового: не говорит, а приговаривает, не сидит в кресле, а обитает в нем. Такой неощутимый, без свойств. Совершенно, например, непонятно, какую музыку он слушает, какие книги читает, что для него важное, а что второстепенное. И все нелепое на нем, потому что несвойственное. И галстук какой-то перестроечный, и костюм. А ведь именно он управляет производством, с конвейера которого сходят агрессивные печенинки. Он весь какой-то неуместный, в речи нет никакого содержания, она просто скользит мимо сознания. Он долго вел беседу с моим директором и все умные слова – «креативно», «позиционировать» – на всякий случай аккуратно записал. Он похож на обломанную, с вылезающим изюмом и закеменевшими орехами печенюшку. В детстве, глядя на такую, я испытывала единственное желание: раскрошить ее в кулачке и спустить в унитаз.

 

В цехе на меня набросился товарищ Черепахин. Он сразу предупредил, что все знает лучше всех и что у него везде связи. Лично я восприняла это как угрозу. Он рассказал про все линии, про все виды печенья. При этом Черепахин всем очень недоволен. Я не спорила. Потому что с такими явлениями природы, как Черепахин, спорить бесполезно. С ними надо мирно сосуществовать. Лицо у Черепахина такое… заготовленное. То есть мне показалось, что таким взглядом и такой улыбкой он пользуется часто. Но не всегда. Где-то же он бывает искренен?! Какой этот человек на самом деле – понять сложно. Все подлинное тщательно скрыто за ворохом комплиментов самому себе, за постоянным мельтешением и мечтой быть к чему-то причастным. Он такой неугомонный и такой растраченный, этот Черепахин. Печенинка вроде милая, но не искреняя. Есть намек на улыбку, но она фальшивая, злая.

Он как-то сам испарился, что я и не заметила…

 

Во другом цехе еще в дверях ко мне подлетела толстая тетка. Обменялись парой фраз. Тетка оказалась настолько невыдающаяся, что я растерялась, не зная, как поддержать беседу. На ум приходили только стандартные выражения типа «ушла на базу». Она похожа на ту самую печенинку, которая не вызывала никаких эмоций. Равнодушие. При желании, конечно, можно съесть, но без всякого удовольствия. Да и вида она была далеко не свежего, такая припухшая, без всяких добавок. Может, сахара не доложили. Я что-то сказала, она раздула щеки и удалилась. Пошла отвечать за замес теста.

Я шла дальше вдоль конвейера. Все на меня искоса поглядывали. Они, наверное, думали, что я начальство и активно работали.

 

Конвейер. Плавно скатываются печенья грустного плачущего вида. Около конвейера обозначился господин Самойлов. Завидев меня, он улыбнулся. Подошел. Рассказал про то, как отдыхал в санатории, и все медсестры якобы ночевали у него в номере. Потом, не удержался и открыл еще одну тайну. Оказалось, что Самойлов – чересчур востребованный мужчина, потому что «умеет зарабатывать». Например, не так давно он приехал на какое-то поле, показал указательным пальцем «необходимое направление» (до сих пор не поняла, кому он там показывал) и получил за это полторы тысячи! Во мужик!

В детстве печенинку с таким лицом мне хотелось встряхнуть, чтобы она пришла в себя. Или растворить в молоке до крошек и не пить это не в коем случае, а наврать маме, что кружка случайно упала. И больше про нее никогда не вспоминать.

 

В гостинице меня встретила женщина, которая всем своим видом, положением тела и направлением взора настаивала на своей исключительности. Она тут за все отвечала. И у нее уже прекрасно получалось отвечать за пульты и ключи. Но ответы на вопросы она пока давала с трудом.

Просто прототип наглой печенинки, с кривой ухмылкой и пристальным взором. С большими орехами, которые абсолютно неуместны. Да и обжарена она слишком, аж к зубам прилипает. И вот после душа, смыв с себя запах этого дня и города, запах печенья, я сижу со стаканом молока. На пластиковой тарелке лежат злые, печальные и задумчивые печенинки. Я уже не хочу никому мстить, мне просто всех очень-очень жаль. Себя, конечно, больше всего…

 

После этой поездки я часто покупала пачки печенья и рассматривала сей продукт. Вот Черепахин, Самойлов, толстая тетка … А директор мой стал навевать такую тоску, что было уже не возможно рядом существовать. Я ушла. Ушла навсегда от него, от этих проклятых печенинок.

 

В том самом городе М. я пыталась поужинать и в ресторане. В результате переговоров с официанткой выяснилось, что на кухне остались только «сосиски отв.», которые, как пояснила девушка «идут с макаронами». То есть другими словами, мне очень повезло, потому что неизвестно ведь с чем идут другие блюда. И, конечно же, печенье.