— Да банально все до… умопомрачения. Встаю в девять (?), иду на работу. Проверяю, чтобы охрана была на рынке на своих объектах. Рынок довольно-таки большой, по меркам городка, нормальный такой... Потом, соответственно, прихожу к вечеру… По деньгам охранники даже больше меня получают, но зато у меня много свободного времени. Ходить приходится каждый день. Но это рядом с домом. А живу в квартире с мамой…

— Ну, я их знаю, да. Продавцов знаю. Опять же, они почти все нерусские. Отношения? Да нормально… Если нормальный человек… У меня нет такого: русский — не русский. Среди русских тоже много говна. А если человек ненормальный, то мы с ним и не общаемся.

— Одно время было много конфликтов. Приходили как бы из милиции, наезжали на продавцов: «Почему товар не свежий?». Ко мне приходили, корочки в лицо тыкали, типа «от налоговой, дайте нам килограмм апельсинов». Но мы это все урегулировали. У нас городишко маленький, мы с милицией дружим просто. В разных ситуациях сами не деремся, а вызываем милицию, и они нам помогают.

— Нет, я не владелец, я этим заморачиваться не хочу. Чтобы быть владельцем охранной фирмы, нужно быть очень серьезным человеком.

— Да. Были две подруги… Одна сейчас сидит, правда. Мы дружим, переписываемся. Носим передачи. В принципе, я ничего в стихах не придумываю. Я беру истории из жизни.

— Да я особо не помню… Был обыкновенным пацаном, у меня не было никаких сверхъестественных способностей там. Един­ственное — в школе писал сочинения в стихах. Всех прикалывало. Училка была очень довольна, и если по правильности письма ей приходилось мне ставить тройки, то по содержанию — пятерки. А с пионерией, вы знаете, меня прокатили. Всех повезли вступать на «Аврору», а мне сказали, что меня и еще каких-то людей будут принимать в школе. И мама еще: «Вот, они на «Авроре», а ты…» Было очень обидно. Сейчас с юмором смотришь на все это… Особо хулиганом не был. Ну дрались, ходили курить в туалете. Но так, чтобы быть крутым таким… Нет, были ребята покруче. Сейчас смотришь на них — они все почему-то такие правильные стали. А я вот наоборот. А уже в 18 лет я работал на кладбище — меня родственник устроил. Мы с другом заработали там и открыли свой кабак. Это было так легко… 1994 год. Все легко было. Проблем не было, с братками у нас нормальные отношения были. Это вообще эффект маленького города — все друг друга знают. Потом не сошелся с арендатором, который поднимал нам ставку за аренду. Ну и от кабака я вовремя избавился. Открыл магазинчик, он держался год… Потом были тяжелые времена. Сначала в одном месте работал, потом в другом…

— Ну, нормально. Можно было бы все попроще сделать, потому что ребята в жизни-то особо не гламурили… Ну хотя бы питерские братки. Да не, вообще хороший фильм, побольше бы таких.

— Ну либо в городе чего-то делаю… У меня существуют еще и левые заработки, типа товарчик куда-то подогнать. А так — в игрушки режусь, я пострелять люблю.

— А у меня мама простой человек. Такая женщина, реально мыслящая и очень добрая. Она меня не воспитывала. У нас всегда было взаимопонимание. Папа воспитывал, пытался. Стакан во лбу — и давай строить. Такой здоровый мужичина, два метра ростом… И мать мою тоже обижал…

— Следит, следит. Когда по телевизору показывают, как я коньяк пью, расстраивается, говорит, что ты, пьяница, что ли?

— Вот вы правильно сказали — с юмором. Я вообще предпочитаю ко всему относиться с юмором, не забивать себе голову. А Шнур — очень порядочный и очень интеллигентный человек на самом деле. Я когда с ним познакомился, у меня даже как будто ломка какая-то произошла. До этого думал, что я знаю вообще все, а потом понял, что вообще ничего не знаю. Человек настолько на самом деле… мужчина, понимаете. Настоящий благородный мужик с искрой в глазах. Он заводит, ему что-то интересно, у него глаза горят. Шнур, кстати, не пьет много. Он может расслабиться дня на три, а потом все. Мне нравится, как он работает. Он все делает быстро. Вот с «Игрушками» сложно работать, они долго все делают. Они все просчитывают, каждое слово. Математики…

— Я против «ботаников» ничего не имею.

— Знаете, в рэп-манере, наверное, не смогу. Потому что все-таки надо уметь это делать. Но посмотрим. Последнее время такая группа появилась — «Кровосток»...

— Ну, привет друг другу передавали, но лично не знакомились. У них на первом альбоме хорошие тексты.

— Не, нет. Никогда не спел ни одной песни. Приходили род­ственники на дни рождения там, сидели, говорили: «Давай по­ставь, что ты там поешь». Я ставлю, включаю. И так получилось потом интересно: в телевизоре звук выключен, а там концерт гламурный такой весь, по Первому каналу. А тут — мои песни. Одна уже сыграла, началась вторая, и тут тетка моя говорит: «Включай скорее звук в телевизоре! Коля Басков поет!» Ну о чем после этого можно говорить, какие домашние концерты? Это нереально. У меня род­ственники — они такие, земные люди, знаете ли…

— А вот посмотрел программу Соловьева, там были разговоры о том, что материться плохо. Ну какой смысл об этом говорить? Ну что об этом спорить? Это все фигня. Надо реально на вещи смотреть.

— Ну, группа «Ленинград» не отличается, группа «Елочные игрушки» отличается, они интеллигенты. А группа «Ленинград» — нормальные ребята.

— Не особо. Да и не стремлюсь…

— Понимаете, шансон сейчас… Что такое шансон сейчас? Это попса, только хуже. А раньше это был блатняк. Раньше люди говорили за жизнь. Аркадий Северный, Новиков ранний, Вилли Токарев. Ну, Вилли Токарев — это так… Я считаю, что если уж блатняк — так реальный блатняк, и не бояться ненормативной лексики. А если ты мечтаешь, что твои песни будут в радиоэфире крутиться, то это уже другое, понимаете? Лучше, когда о любви поет молодой парнишка. А тяжелую музыку люблю, возможно, по старой привычке, когда оно все было модно и запало в подкорку. Ну а по пьянке можно и попсу. Я все слушаю и никого не осуждаю. Если человек работал, что-то делал, что ж его осуждать? Ну да, конечно, бывают и смешные тексты: «И целуй меня везде, восемнадцать мне уже». Даже не в рифму. Я стараюсь в рифму все делать.

 

 

— Зачем нужен второй Рома Зверь, второй Шнур, вторая «Агата», второй Бутусов? Когда мы начинали, в рок-н-ролле было западло быть похожим на кого-то. А сейчас — просто катастрофа, очень мало людей с собственным лицом. Произошло такое преломление — люди считают, что нужно быть кому-то подобным, чтобы получить подобный же успех.

 

— Женщина… Это такое существо, которое на мой взгляд... Изначально призвано быть… Поверьте моему опыту: ты можешь, будучи самым замечательным человеком, любить и настоящую тварь. Можешь понимать, что эта женщина — она тварь, но ты все равно ее любишь и ничего не можешь с этим поделать. И наоборот, женщина замечательная, ну просто божественная, может любить подонка. И что это? Необъяснимые вещи. Мне нравятся умные и красивые.

 

— О-о-о! Я вот тут недавно вычитала, что человеку необходимо получать серотонин. Этот серотонин вырабатывает адреналин, который нам жизненно необходим. Можно, конечно, пойти прыгать с парашютом, можно еще чем-то заняться экстремальным, но экстрим — это не мое. Можно еще наесться шоколада — я его и ем больших количествах. Но оказывается, когда человек врет, вырабатывается этот самый серотонин, да еще в количествах больших, чем когда ты поедаешь шоколад тоннами. Короче, чувствуешь себя отлично. Лучше врать, чем прыгать с парашютом. Да, я врунишка! Но только ради здоровья!

 

— Нет. Как режиссер я нахожусь в другой лиге и мне это неинтересно. Но мы не будды, мы не едины. Внутри нас находятся разные филиалы дьявола, они работают, получают от дьявола разную корреспонденцию. Ненависть, ярость, которая возникает в связи с огромной тупостью, глупостью и непониманием,  которое ты испытываешь, — оно тебя гонит вперед, и ты хочешь снимать скальпы. И такое количество крови – это желание отомстить, выпустить пар после многих лет непонимания.

 

— Честно? В какой-то момент  я поняла, что лучше быть некоммерческой, чем коммерческой по тому принципу, который тебе не соответствует. Показная сексуальность меня не заботит. Я за секс, но я не за то, чтобы делать его частью своей карьеры. Мне это чуждо, я так не хочу. Я не продавец сексуальной атрибутики и своего тела. В какой-то момент рынок может пресытиться, потому что невозможно потреблять только это. Нужна альтернатива. Есть и другие люди, не только маньяки и импотенты.

 

— Коммерческий вид – это, по-моему, что-то из области доминирования. Скучно. Что такое стильность, я вообще не понимаю. По-моему, сейчас стильными называют последовательно омерзительных людей. Вошел, бросил в угол грязный носовой платок, поправил носком ботинка на пару сантиметров и сказал: «Вот теперь стильно». Я плохой стилист. Я не психоделический, не пафосный, вид у меня некоммерческий, и все это не нарочно.