Миром правит тренд. То вдруг вся Великобритания начинает играть на гитарах. То вдруг весь Голливуд кидается снимать фильмы про врезающийся в Землю астероид. А бывает и так, что вся Россия вдруг решает писать антиутопии. «Мечеть парижской богоматери» Елены Чудиновой, «2017» Ольги Славниковой, «2008» Сергея Доренко, «Теплоход «Иосиф Бродский» Александра Проханова, «ЖД» Дмитрия Быкова, «День опричника» Владимира Сорокина — это только то, что вышло за последний год. Кажется, русская литература, отчаявшись адекватно отразить существующую действительность стабилизированного потребления, решила перешагнуть через время и попытаться найти себя в будущем. А будущего, как известно, в настоящем не существует.
Антиутопия — жанр очень технологичный. Главный закон писательского ремесла — писать или о том, что знаешь в совершенстве, или о том, чего не знает никто. Антиутопия идеальным образом вписывается в оба эти правила. Во-первых, как там оно будет в будущем — не знает никто. Во-вторых, все мы, в сущности, прекрасно знаем все возможные признаки антиутопического будущего из нашего социалистического прошлого. Остается только скомпоновать эти признаки и построить из них такую модель государства будущего, которую хочется. Хочешь — авторитарно-олигархическую. Хочешь — исламско-ортодоксальную. А хочешь — и православно-монархическую.
Сорокин придумал антиутопию как раз последнего типа. Не он первый — Владимир Войнович в «Москве 2042» уже описывал нам обнесенное стеной государственное образование, сросшееся с церковью. Но поскольку Владимир Сорокин по факту является крупнейшим современным русским писателем и несет в себе неугасающий огонь великой русской литературы, именно его интерпретация возможного будущего нашей страны вызвала наибольший интерес читающей публики. К тому же после безусловно масштабной, но очень уж сухой и непривычной для Сорокина трилогии про космический лед и свет изначальный публика с нетерпением ждала возвращения того, классического Сорокина. Того Сорокина, которого некоторые ограниченные в широте мировоззрения люди называют удивительным и ни к кому более неприменимым словом «калоед».
И Сорокин вернулся с небольшим по объему романом, описывающим один день из жизни сотрудника опричнины — некоей боевой спецслужбы с неограниченными полномочиями, вроде нынешней охраны Рамзана Кадырова. Россия обнесена стеной, сильно ассимилировалась с Китаем и вернулась к монархической форме правления. Опричники ездят на красных «меринах» китайского производства с ежедневно сменяемыми собачьими головами на бамперах. Для разговоров они используют «мобило», а для информации — «новостной пузырь». Честно говоря, ничего шокирующего и непредсказуемого в такой интерпретации ближайшего русского будущего нет — как бы и действительно все так не случилось с нынешним увлечением православной культурой в ставшей бесповоротно атеистической стране. Вот уже и вместо слова «митинг» все больше стали говорить «сход», так и до «мобило» недалеко. А уж собачья голова на бампере по сравнению с антуражем «Союза православных хоругвеносцев» и вовсе выглядит бледно. Но Сорокин не был бы Сорокиным, если бы все было так просто. Разумеется, его роман заканчивается, как и положено заканчиваться его роману, — полным ментальным уничтожением культурной основы произведения. Совершенно лишенное каких бы то ни было сатирических деталей, бытописательное повествование о полной победе православия на Святой Руси ценностно уничтожает это самое православие, превращает его в ничто всего одним четырехстраничным эпизодиком в опричной бане, находящейся в здании бывшего французского консульства на Якиманке. Дабы не лишать потенциального читателя романа захватывающего ощущения падения в ледяную прорубь фирменного сорокинского литературного приема, не будем раскрывать здесь детали кульминации «Дня опричника». Вместо этого интересно поразмышлять: а почему, собственно, русская литература стала настолько антиутопична, что даже самый непредсказуемый из русских писателей пошел вместе со всеми по тому же самому пути.
А все очень просто: у нас нет никакого ясного будущего. Россия напоминает огромный корабль, который плывет по океану. На корабле есть пассажиры. Есть и команда, которая слаженно работает, все системы корабля функционируют нормально. Единственное, чего нет — это конечной точки пути. Нет цели. Корабль никуда не плывет, он просто плывет. И никто не знает, что там впереди. И когда это «впереди» настанет. Любой американец знает, что будет с его страной через десять, двадцать, пятьдесят лет. Знает это и любой китаец. А в Великобритании вообще ничего никогда не меняется. А что будет с нами завтра — мы не знаем. Никто, ни один человек в стране не знает. Может быть, даже и президент. И поэтому русский писатель пытается заглянуть туда, где ничего нет. Попытаться понять, куда мы плывем, зачем и что нас там ждет. И самое интересное состоит в том, что, по мнению русской литературы, ждет нас в любом случае что-нибудь нехорошее. Ведь утопий почему-то никто не пишет.
Их не пишут и в мировой литературе, несмотря на то что западный писатель в общем случае знает, что будет с его страной завтра. Но общая тенденция такова, что золотой век человечества, кажется, кончился. Научно-технический прогресс ожидавшегося благоденствия не принес, а наоборот расслоил человечество еще больше. И никакой надежды на то, что это расслоение когда-нибудь будет преодолено, к сожалению, нет. И кажется, что дальше все будет хуже и хуже. А это значит, что мы увидим еще множество антиутопий самых разных степеней чудовищности и ужасности описанного в них будущего.
Быть может, так и должно быть. В конце концов и Солнце когда-нибудь погаснет. И слава богу.
Торможу возле “Народного ларька”. Торговец красномордый, как Петрушка из балагана, высовывается.
— Что изволите, господин опричник?
— Изволю сигарет.
— Имеется “Родина” с фильтром и “Родина” без такового.
— С фильтром. Три пачки.
— Пожалуйста. Курите на здоровье.
Видать, парень с юмором. Доставая бумажник, разглядываю витрину. Стандартный набор продуктового ларька: сигареты “Родина” и папиросы “Россия”, водка “Ржаная” и “Пшеничная”, хлеб черный и белый, конфеты “Мишка косолапый” и “Мишка на Севере”, повидло яблочное и сливовое, масло коровье и постное, мясо с костями и без, молоко цельное и топленое, яйцо куриное и перепелиное, колбаса вареная и копченая, компот вишневый и грушевый, и наконец — сыр “Российский”.
Хороша была идея отца Государева, упокойного Николая Платоновича, по ликвидации всех иноземных супермаркетов и замены их на русские ларьки. И чтобы в каждом ларьке — по две вещи, для выбора народного. Мудро это и глубоко. Ибо народ наш, богоносец, выбирать из двух должен, а не из трех и не из тридцати трех. Выбирая из двух, народ покой душевный обретает, уверенностью в завтрашнем дне напитывается, лишней суеты беспокойной избегает, а следовательно — удовлетворяется. А с таким народом, удовлетворенным, великие дела сотворить можно.
Все хорошо в ларьке, токмо одного понять не в силах голова моя — отчего всех продуктов по паре, как тварей на Ноевом ковчеге, а сыр — один, “Российский”? Логика моя здесь бессильна. Ну, да не нашего ума это дело, а Государева. Государю из Кремля народ виднее, обозримей. Это мы тут ползаем, как воши, суетимся, верных путей не ведая. А Государь все видит, все слышит. И знает — кому и что надобно.
Ярлык «порнографа и калоеда» Сорокин получил от «Идущих вместе», которые вышли с плакатами к театру, поставившему спектакль по его пьесе. «Идущие...» считали Сорокина маньяком, пропагандирующим извращенную некро- и копрофагию.
Сорокин всегда выбирал самую трудную дорогу. Так, в конце 70-х годов он отказался вступать в комсомол, что было равносильно общественному самоубийству. Что и случилось — был уволен из журнала «Смена». Сорокин ушел в московский андеграунд и считает, что именно там сформировался как писатель. А потом стал лауреатом премии «Народный букер» и других престижных литературных наград.
Сделать стартовой
